IV.

Идея бегства за границу внушена была Людовику стараниями Марии-Антуанетты. В течение нескольких дней король не давал никакого ответа на предложение покинуть Францию. Наконец, по настоянию королевы, он дал свое согласие. Аристократические заговорщики во главе с маркизом Буйэ, зная слабохарактерность Людовика, потребовали письменного подтверждения его воли к бегству, что и было исполнено. Графу Ферзену было поручено заказать дорожную карету, внешне простую, но крепко построенную. Ферзен должен был также позаботиться о лошадях, которые довезут королевскую семью до ближайшей почтовой станции Бонди. Кроме того ему была поручена забота о фиакре, в который сядет королевская семья, после того, как она покинет Тюильрийский дворец. Местом встречи была назначена улица Св. Никеза, разрушенная в 1811 г. Наполеоном, чтобы очистить место для новой пристроили к Лувру.

В 11 часов ночи 20-го июня 1791-го года, сонный семилетний наследник, переодетый девочкой, и дочь короля, в сопровождении графини де Турзель сели в фиакр. Гувернантка уложила заспанного ребенка на дно кареты, покрыв его своей юбкой. Запряженная дорожная карета ждала королевскую семью вдали от дворца у ворот Св. Мартина. Револьверы для трех членов королевской охраны были забыты и не были спрятаны под седлами лошадей, как было условлено. Охрана оказалась вооруженной только охотничьими ножами.

В половине двенадцатого ночи граф Валори явился к королеве, а Мутье и Малден - к королю. Королева и принцесса Елизавета казались спокойными и хорошо владели собой. В полночь король вошел в комнату королевы в сопровождении своей охраны - Малдена и Мутье. Наконец, они покинули дворец. Мутье взял под руку королеву, а Малден - Елизавету. Граф де Валори следовал за королем. Чтобы не образовать группу, все шли отдельно на некотором расстоянии друг от друга. В это время ночи на дворе Тюильри всегда царило большое оживление и можно было надеяться, что побег не будет замечен. Король, одетый в серый сюртук и в парике, шел впереди всех. (См. свидетельство участника побега: Comte Francois Floreni de Valory : Memoires sur Varenne. Paris 1822.)

Во время побега король изображал слугу Дюрана на службе у баронессы Корфф (гувернантка Турзель). Королева, под именем мадам Боннэ, играла роль гувернантки двух девочек, записанных в фальшивом паспорте - Амалией и Аглаей. Королева и г-жа Елизавета были одеты в белые летние платья и шляпы с широкими полями, скрывавшими лицо. Мария-Антуанетта держала в руке тросточку. Двор Тюильри в этот час ночи освещался так сильно, что казалось еще был день. Когда Людовик проходил через двор, пряжка его туфель оторвалась и покатилась. Граф Валори поднял ее.

Королева опоздала, так как очень испугалась, увидев вдруг перед собою экипаж Лафайета, приближавшегося галопом. Несколько лакеев с зажженными факелами окружали экипаж генерал-аншефа и бросали кругом столь яркий свет, что королева, убежденная, что ее узнали, в испуге вырвалась от своего проводника и бросилась в сторону. Мутье с трудом успокоил ее, указав, что Лафайет, наверное был ослеплен близко от него отстоявшими факелами и никого не заметил. Королева, наконец, успокоилась. Де Валори немедленно поскакал в Бонди заказывать почтовых лошадей. Мутье сел верхом, чтобы сопровождать карету, а Малден поместился сзади. В таком расположении поезд отправился в путь, чтобы достичь дорожной кареты, ожидавшей путешественников у ворот Св. Мартина. Королевская семья достигла станции Бонди без всякого инцидента, если не считать лопнувшей постромки от удара о тумбу, стоявшую на краю дороги.

Около 7-ми часов вечера (21-го июня) де Валори, скакавший впереди, въехал в город Сент-Менуэл, на улицах которого он заметил много солдат Нац. Гвардии. Раздавался бой барабанов. Повсюду было заметно большое оживление. С просьбой о -лошадях граф де Валори обратился к случайно мимо проходившему почтовому чиновнику Друэ, пять часов спустя арестовавшему короля. Друэ во время беседы с де Валори удовлетворился вопросом, что нового в Париже?

Через четверть часа удары кнутовищ почтовых возниц уже издали возвестили о приезде короля и его семьи. Поезд Людовика, состоявший из двух экипажей, был запряжен одиннадцатью лошадьми. Друэ имел достаточно времени, чтобы внимательно осмотреть пассажиров, остававшихся сидеть в экипажах.

Четыре часа спустя в - 11 часов вечера - король и его семья подъехали к городу Варенн. Было условлено, что в известном месте около этого города граф де Режекур и маркиз де Буйэ будут ожидать короля со свежей упряжкой, но их в этом месте не оказалось. Они ждали в замке, на другом берегу реки, и никто из сопровождавших Людовика людей не знал об этом. Де Валори был вынужден заехать в город, чтобы найти лошадей. Вскоре он заметил, что жители Варенн выходят из своих домов с фонарями в руках и, встречаясь, шепчутся о чем то. Число снующих во все стороны людей постоянно увеличивалось. Вскоре улица приняла оживленный вид. Когда Валори возвратился к экипажу, Людовик крикнул ему: «Франсуа, нас предали! Только что прискакал курьер, запретивший именем нации почтовым кучерам ехать дальше и распорядившийся распрячь лошадей!»

Во время этого разговора послышались первые звуки барабанной дроби. Зазвонили в набат. На глазах у короля баррикадировался мост при помощи опрокинутых телег и сваленной в кучу тяжелой мебели. Отсутствие огнестрельного оружия у охраны короля делало положение безвыходным.

Курьер, запретивший продолжать путешествие, был знакомый по Сент-Менуэлю почтовый чиновник Друэ.

Члены охраны заставили кучеров двинуться в путь угрозами и обещанием денег. Экипаж крупной рысью через четыре минуты достиг ворот города. но они были уже заперты и охранялись солдатами. Пассажиры экипажа были ошеломлены пронзительными криками «Стой!», раздавшимися вокруг них. Лошадей схватили под уздцы и в мгновение ока экипаж был окружен вооруженной толпой, среди которой находились люди, державшие в руках факелы. Пассажиров спросили, кто они. Ответ гласил:

В то время, как беспрерывно гудел набат, кругом стоял невообразимый шум от угрожающих криков возбужденной толпы.

Людовик, продолжая еще играть роль слуги путешествующей семьи Корфф, сел в самый отдаленный угол комнаты прокурора Сауса, куда их привели. В своем возбуждении он не заметил, что над ним висит его собственный портрет. В то время, как глава путешествующей семьи г-жа Корфф, под именем которой скрывалась гувернантка, громко протестовала против задержки, все входившие в комнату бросали взгляд то на Людовика, то на висевший над ним портрет.

Скоро все единодушно признали в нем короля. Когда Людовик, наконец, счел нужным назвать себя, все французы, находившиеся с ним в одной комнате, бросились перед ним на колени, целуя ему руки. Тем не менее королю решительно заявили, что он дальше не поедет.

В это время все население маленького городка уже успело покинуть постели и высыпало на улицу. Во всех окнах появились огни, служившие одновременно для освещения улицы. Почти каждый житель Варенн вооружился ружьем, саблей или косой. У дверей плохой двухкомнатной квартиры городского прокурора и торговца свечами - Сауса, где находилась королевская семья, поставили часовых - двух мужиков, вооруженных вилами. Около здания городского самоуправления всю ночь собиралась большая толпа революционеров, громко кричавших: «В Париж! В Париж!»

Наконец, в 3 часа утра 22-го июня в комнату к Людовику вошла четвертая по счету делегация муниципалитета и сообщила, что «народ решительно противится отъезду короля, а потому постановлено отправить курьера в Париж к Учредительному Собранию, чтобы получить инструкции».

Два часа спустя в Варенн приехали адъютант Лафайета - Ромеф и офицер Национальной гвардии - Байон - посланец парижского муниципалитета. В это же время некоторые части гарнизона из соседних городов прибыли в Варенн вместе с пушками, чтобы присоединиться к восстанию.

Байон, окруженный членами вареннского муниципалитета, вошел в комнату к королю. Посредине стоял стол; на нем находился хлеб и несколько стаканов. На кровати лежали спящий наследник и принцесса. У окна находилась г-жа Елизавета; Людовик и Мария-Антуанетта, стоя, беседовали. В глубине комнаты на стульях от усталости заснули трое членов королевской охраны.

Долгая езда оставила следы на лице Байона. Волосы, как и одежда его, были в беспорядке. Весь его вид выражал большое внутреннее волнение.

Несколько дней тому назад Ромеф считался еще адъютантом королевы, прикомандированным к ней Лафайетом. С опущенными глазами Ромеф сделал несколько шагов вперед.

Наконец, трое членов охраны короля получили приказ сесть на козлы экипажа. Королевская семья была вынуждена возвратиться в Париж, эскортируемая двадцатитысячной толпой, вооруженной ружьями, косами, пиками, вилами и саблями. Трое сидевших на козлах членов охраны короля служили как бы мишенью для гнева толпы. Их оскорбляли, грозили убить и закидывали грязью (в буквальном смысле этого слова).

На некотором расстоянии от Сент-Менеул старый маркиз Дампьерр верхом на коне приблизился к карете, чтобы выразить королю свои верноподданнические чувства. Когда его жест был замечен, из уст в уста передавалось ругательное слово изменника и аристократа. Один из толпы схватил лошадь под уздцы. Другие постарались выбить всадника из седла. Маркиз вынул шпагу. Кто-то выстрелил. Маркиз также выхватил пистолет и по горячности направил своего коня в сторону головы колонны, где было много всадников, пустившихся за ним в погоню. Одновременно раздалось около сорока выстрелов. Подстреленная лошадь маркиза упала. Кругом тотчас же собралась толпа. Через несколько мгновений над толпой показалась голова маркиза Дампьерра, воткнутая на пику. Под звуки революционных песен этот трофей был поднесен к окнам королевского экипажа. До Парижа мертвая голова служила знаменем для процессии, сопровождавшей Людовика в его насильственном возвращении в столицу.

236 лет до этого события Нострадамус предсказал в 20-ом четверостишии IХ-ой центурии то, что случилось 20-го июня 1791-го года. Я перевожу это пророчество со всею возможною точностью, стараясь не пропустить, но и не прибавлять ни одного слова, хотя некоторые из них Нострадамусом явно пропущены - очевидно умышленно.

Со времени опубликования книги Буи прошел уже 131 год. Название, может быть, уже изменено! Этот вопрос я не исследовал.

Что касается выражения «белый камень», употребленного Нострадамусом в этом четверостишии, то, по мнению Буи, пророк хотел этим отметить: «одновременно и необычайную белизну, бледность лица (Объясняемую испугом Марии-Антуанетты при виде близко проезжавшей в этот час кареты Лафайета. «Белой королевой» называлась также жена Св. Людовика, имя которого было упомянуто духовником в минуту казни Людовика XVI в знаменитой фразе: «Сын Св. Людовика, поднимитесь на небо») и белое платье, которое она (королева) одела для своего путешествия, как и цену ее августейшей персоны: белый, драгоценный камень...»

По мнению Буи, весь контекст, в котором находится слова «черный монах в сером в Варенне» указывает, что они должны обозначать короля, одетого во время путешествия в серое и впоследствии в тюрьме Тампль показывавшего монашеское благочестие.

Во всем пророчестве чувствуется сознательная скупость слов и выражений; единственное слово, высказанное членораздельно - это имя города Варенн. Имя Капет- так стали звать короля со времени его возвращения из побега - сокращено. Во всем этом видно желание автора скрыть от современников ключ к пониманию пророчества. После совершения события все умолчания и сокращения становятся ясными: их цель могла заключаться только в том, чтобы предохранить героя будущего события и его близких от тяжелой душевной депрессии сознания своей обреченности. Большая ясность «не всем была бы приятна», как выразился Нострадамус в предисловии к своей книге.

* * *

Желая доказать, что там, где это никому не может повредить, Нострадамус в состоянии назвать по имени героев будущих событий, как об этом сказано в предисловии, пророк говорит в 17-ом четверостишии 10-ой центурии:

* * *

В воскресенье, 20-го января 1793-го года в 2 часа дня открылись двери тюрьмы Тампль и на пороге комнаты, в которую был заключен Людовик XVI, появился в полном составе кабинет министров. Секретарь Грувелль развернул бумагу со смертным приговором королю и прочел его слабым и дрожащим голосом. Приговор должен был быть приведен в исполнение не позже, чем через 24 часа. Шесть часов спустя снова открылась дверь в соседнюю столовую и первой показалась «королева иностранка» - в прошлом австрийская великая княгиня - ведшая за руку своего восьмилетнего сына, за нею следовала Мария-Шарлотта - 15-ти летняя дочь короля, и сестра его - Елизавета. Король, входя в столовую, сказал слуге: - Скажите священнику Эджворту, чтобы он не выходил из моего кабинета. Я боюсь, чтобы его присутствие не испугало мою семью.

Два часа спустя - около четверти 11-го ночи - король, желая положить конец мучительному свиданию. встал со своего стула и вслед за ним встали остальные члены семьи. Королева держала Людовика за правую руку. Мария-Шарлотта обняла своего отца с левой стороны, обвив его руками. Сестра его Елизавета с той же левой стороны обняла своего брата за шею. Сделав несколько шагов по направлению к двери, они все жалобно стонали.

Исполнилась первая часть более чем двухсотлетнего пророчества Нострадамуса.

Шесть лет спустя суждено было осуществиться и второй его части:

То был 25-ый май 1807-го года, когда на этом месте похоронили аббата Эджворта, присутствовавшего при последних минутах жизни Людовика XVI на пути его к гильотине.

В провинциальном митавском музее до сего времени хранится посох, высотою в человеческий рост, принадлежавший аббату. Палка хорошо сохранилась, только шелковая ленточка, служившая для ее повешания, совершенно истлела и распылилась от времени.

Аббат Эджворт приехал в Митаву по приглашению Людовика XVIII-го, который сам покинул СанктПетербург в морозное утро 11-го февраля 1798-го года и приехал в Митаву 20-го марта, после мучительного путешествия, продолжавшегося 37 дней. Главные члены курляндской знати, предводимые военным губернатором бароном де Дризеном, вышли навстречу королю к воротам города. Людовика XVIII-го по его приезде проводили к митавскому княжескому замку, разрушенному в 1919-ом году бандами Бермондта-Авалова, но в настоящее время реставрированному стараниями латвийского правительства. В митавском изгнании король любил занимать своих гостей рассказами о несчастьях его брата. Размягченный воспоминаниями, он показывал последнее письмо, адресованное ему Марией-Антуанеттой из Тампля, а также Государственную Печать Франции, переданную Людовиком XVI накануне казни своему слуге - Клэри - также эмигрировавшему в Митаву. Двое членов королевской охраны, сопровождавшие Людовика во время его неудачного бегства в Варенн, разделяли изгнание претендента на французский престол. Русский император Павел I разрешил Людовику XVIII иметь в Митаве сто французских солдат, составлявших личную охрану короля.

Городом Митавой помечено также письмо Людовика XVIII-ro от 1802-го года, в котором он отвечает Бонапарту на его предложение отказаться от престола своих предков в пользу будущего Императора, тогда еще только пожизненного консула. Цена этого отказа, предложенная Людовику XVIII была: княжество в Италии и значительный доход. В ответном письме Людовик пишет из Митавы: «Я не смешиваю Бонапарта с его предшественниками ... Но он ошибается, если полагает, что я откажусь от своих прав. Я далек от этого. Если бы они кем-нибудь оспаривались, он настоящею своею попыткой сам восстановил меня в правах... Сын Святого Людовика, я умею уважать себя, даже будучи закованным в кандалы. Наследник Франциска I-го, я желаю иметь право сказать вместе с ним: «Все потеряно, только не честь».

После более чем годичного пребывания королевского «двора» в курляндской столице, было получено известие, что дочь Людовика XVI, сирота Тампля, Мария-Тереза-Шарлотта, прибывает в Митаву. В Парижской Национальной Библиотеке я нашел письмо (Bibl. Nat. de Paris. Lettre... Lb 42 696.), посланное из Митавы с датой от 7-го июня 1799-го года, написанное аббатом Трессоном, в котором сообщаются подробности встречи принцессы со своим дядей в Митаве.

5-го июня 1799-го года Людовик XVIII сел в коляску, чтобы выехать навстречу своей племяннице.

Мучительно-длинное путешествие, совершавшееся в те времена в экипажах, не ослабило силы дочери Людовика XVI-го, достигшей к этому времени 21-го года жизни. Как только обе кареты приблизились, Мадам Роаяль, как ее величали роялисты, приказала остановиться. Она поспешно покинула экипаж. Ей хотели помочь, но она с невероятной легкостью вырвалась из рук и сквозь столбы пыли побежала к своему дяде, который с распростертыми объятиями бежал навстречу своей племяннице, чтобы прижать ее к груди. Старый король не успел помешать принцессе броситься к его ногам на колени. Он поспешно поднял ее, и Мария-Шарлотта сказала: «Наконец, я вас вижу снова, я счастлива .. . вот ваше дитя... Защитите меня, будьте моим отцом». Король, не будучи в состоянии произнести ни слова, еще раз обнял ее, а затем представил дочь своего казненного брата князю Ангулему - ее кузену и будущему мужу, так как Мария-Шарлотта приехала в Митаву, чтобы выйти за него замуж. Князь (Князь Ангулем был сыном будущего короля Карла X, брата Людовиков XVI-го и XVIII-го), сдерживаемый чувством уважения к своей кузине, выразил свои переживания только слезами, которые оросили руку Марии-Шарлотты, когда он приложил ее к своим губам. Все участники встречи снова расселись по экипажам и направились в Митаву. Как только Людовик XVIII увидел спешивших к нему навстречу слуг он, сияя счастьем, воскликнул: «Вот она!» Затем он повел ее к своей жене. Тотчас же замок огласился криками радости. Все спешили ее увидеть. Не соблюдался больше этикет, ни порядок. Мадам Роаяль вышла в сопровождении короля к верным людям монархии. Первым движением Людовика XVIII-го. оглянувшегося на толпу, которая его окружала, было подвести свою племянницу к аббату Эджворту, о котором говорили, что в момент смерти Людовика XVI-го он успел сказать: «Сын Св. Людовика, поднимитесь на небо». Эта же фраза встречается в «Zeitung» от 8-го июня 1807-го года, в статье редактора по поводу смерти Эджворта. В интересных письмах аббата, хранящихся в Парижской Нац. Библиотеке, Эджворт не утверждает, что он произнес эти слова, но и не отрицает этого, заметив, что в этот момент находился в столь большом волнении, что не может с уверенностью утверждать, какие слова он произнес. Таким образом, аббат Эджворт был первым представлен мадам Роаяль.

Волнение присутствующих было велико. Молчание - всеобщим.

Затем Людовик XVIII провел Мадам Роаяль к своей гвардии.

«Вот, - сказал он, - верная гвардия тех, кого мы оплакиваем: их года, раны и слезы вам выразят все, что я хотел бы сказать.» Затем король обратился к присутствующим, сказав: «Наконец, она наша. Мы се больше не покинем; счастье для нас не является больше пустым словом.»

Мария-Шарлотта скрылась в своих апартаментах, чтобы выразить в письме к Российскому Императору Павлу I свои чувства признательности за гостеприимство. Затем она попросила к себе аббата Эджворта.

Лишь только она осталась наедине со священником, Мария-Шарлотта была так взволнована, что казалось вскоре лишится чувств. Согласно рассказу Эджворта, он настолько испугался, что хотел позвать людей на помощь. «Ах, позвольте мне плакать перед вами», сказала она аббату; «эти слезы и ваше присутствие облегчит мне душу.»

Согласно свидетельству автора упомянутого письма, в лице Марии Шарлотты можно было узнать черты Людовика XVI-го, Марии-Антуанетты и Елизаветы. «Эти воспоминания, - говорит аббат Трессон - и присутствие Мадам Роаяль, казалось объединили небо и землю.»

Прошло только несколько дней со времени прибытия дочери Людовика XVI-го в Митаву, как король начал спешить со свадьбой Марии-Терезы-Шарлотты с князем Ангулем. Он хотел, наконец, осуществить волю Людовика XVI-го и Марии Антуанетты.

В утро 10-го июля 1799-го года, пять дней после приезда Марии-Шарлотты в Митаву, король и королева, каждый в отдельности, вошли в комнаты принца и принцессы, чтобы проводить их в просторную залу курляндского княжеского замка. Здесь был воздвигнут алтарь, около которого жениха и невесту ждал кардинал Монморанси, совершивший обряд венчания.

Единственным украшением зала были лилии - символ французской монархии, между которыми были вплетены розы.

И на этом венчании в курляндском княжеском замке в Митаве, сквозь дали веков и пространств, как бы незримо присутствовал еще один свидетель - пророк из Салона - доктор Нострадамус.

* * *

При наполеоновском законодательном учреждении - трибунате - имелась библиотека. В письме (Ausgewatilte Correspondenz Napoleon I. Ubersetzung H. Kurz 1886) к министру внутренних дел от 4-го апр. 1807-го года Наполеон приказывает, чтобы «министр заботился о сохранности книг библиотеки», этим самым свидетельствуя об особой заботе о ней.

В библиотеке трибуната находились два экземпляра книги Нострадамуса.

Теперь они, с печатью трибуната, хранятся в Парижск. Нац. Библиотеке. Один из этих экземпляров, изданный в 1668 г. в Амстердаме, (Ye Reserve 4476) украшен прекрасными гравюрами, первая из которых изображает картину казни. Палач с топором в руке стоит на подмостках эшафота. Кругом толпа. Рядом с помостом - гроб, покрытый черным покрывалом.

Вторая гравюра изображает пожар города, в котором легко узнать Париж по башням церкви Св. Якова.

Эта картина является поразительным примером возможности предвидеть малейшие детали далекого будущего, служа иллюстрацией к 100-му четверостишию 4-ой центурии книги «Пророчеств», в котором мы читаем следующее предсказание о событиях 1870-71 гг.:

Во первых, этим выражением Нострадамус мог сказать, что дворец сгорит после окончания войны (Марс - бог войны), продолжительность которой он точно указывает. (Франко-прусская война 1870-71 гг. была объявлена Францией 19-го июля 1870 г., а 28 января 1871 г. - через 6 месяцев - было заключено перемирие. Ровно месяц спустя, 26 февраля, Бисмарк подписал прелиминарный мирный договор).

Во вторых, Нострадамус этим выражением мог одновременно дать понять, что королевский дворец погибнет в огне после месяца Марта (Mars есть также французское начертание месяца Марта).

Парижская коммуна, - благодаря борьбе которой Тюильри погиб в огне, - была объявлена, когда «потухал» месяц март, т. е. 26-го марта 1871-го года. Но самая поразительная подробность заключается в последней строфе этого четверостишия.

Руан и Эвре останутся верными королю.

Бесспорно, что первый и главный смысл этой фразы состоит в том, что Франция, за исключением указанных городов, изменит своему королю, что исторически, действительно, имело место, после великой войны, продолжавшейся семь месяцев, свержением Наполеона III и объявлением еще ныне здравствующей III-ей республики.

Когда же я начал просматривать газеты 1870-71 г. г., я убедился, что, кроме описательного значения, эта фраза Нострадамуса имеет еще и собственный смысл, в котором все слова употреблены для обозначения заключающихся в них самих мыслей.

В газете «Le Temps» от 4-го мая 1871-го года я нашел следующее любопытное сообщение:

«Руан. Во главе с мэром переизбран старый (императорский) совет городского самоуправления.»

Об Эвре, как о маленьком городке, в парижских газетах ничего не сообщается, но я совершенно уверен, что при проверке слов Нострадамуса по архивам 1870-71 г. г. найдутся доказательства правильности пророчества Нострадамуса также в отношении города Эвре.